Руиспири
1
Красноватой коры красота.
Черепичина кровель.
Мха короста.
И Гомборская высота,
ястребиной крапленая кровью.
Все так просто!
Предзакатные тени тихи.
В руиспирском духане
духанщик --
счастливый обманщик --
в десятом стакане
мои воспевает грехи.
Виноградным вином я не брезгую,
я не брезглив.
Он хохочет:
он не верит мне трезвому,
и беседовать так, не в разлив,
он не хочет.
Пью и эдак и так,
натощак,
неумело и скверно...
(До ближайших писак --
с полстолетья, наверно).
Прислонившись спиной к жерновам,
он как будто бы дразнится.
Я учу его трезвым словам,
учит он меня праздности.
Я пытаюсь его усмирить,
как придется,
разумнее быть
призываю...
Учит он меня весело жить
и смеется,
бездонный свой рот разевая.
Десять бочек пусты. Я не пьян.
Но не вышло бы боком!.
Он -- двухсотый стакан
за мое красноречие:
"С богом!.."
Двадцать бочек лежат на дворе,
совершенно пустые.
На вечерней заре
отношения очень простые.
Сорок бочек лежат на дворе.
Это мы их распили
на вечерней заре
на краю у села Руиспири!
Все так правильно в этом краю,
как в раю!
Не его ли мы ищем?
Я себя узнаю,
потому что здесь воздух очищен.
Все слова мной оставлены там, в городах,
позабыты.
Все обиды,
словно досками окна в домах,
позабиты.
Все причуды
(их там целые груды,
словно горы немытой посуды
побитой).
Где-то там,
свой покой сторожа,
и велик, хоть и прожит,
мой последний любимый ханжа
до меня дотянуться не сможет.
Нет земли.
Вся земля -- между небом и мною.
Остальное -- одни пустяки.
И последний альпийский цветок,
что не пробовал зноя,
в городские не верит стихи...
2
...По ущелью молочный туман
проползает змеею.
Я об этом кричу изумленно...
Мне духанщик подносит туман (я не пьян)
вместе с этой землею влюбленно.
Я кричу про зарю. Он зарю
мне на блюдце подносит,
и взамен ничего он не просит.
Я немею!..
Только сам ничего не дарю --
не умею.
Он в ладонь мое сердце берет,
он берет мою душу,
как врач, осторожно...
И при этом поет...
Я не то чтобы трушу --
мне просто тревожно.
-- Что? Зачем? Для чего? Почему?! --
Так кричу я.
Но помощник его,
словно фельдшер, к нему
подбегает, танцуя.
Из каких-то там недр
извлекает он рыбу и зелень...
Он по-дьявольски щедр
и по-ангельски как-то рассеян.
Сыплет зелень на сердце мое
и на душу, с лихвою.
А духанщик поет
и качает своей головою,
и лежат они: сердце, душа.
Свежий ветер ущелий и речек
между ними струится, шурша:
лечит, лечит...
3
...Не хочу уезжать. Наотрез.
Чтобы снова томиться?..
Я как стеклышко трезв.
И шашлык на мангале дымится.
Но духанщик подносит мне рог
(свой восторг
выражает)
и меня по-приятельски -- в бок,
и трезвее, чем бог,
вслед за мной -- на порог:
провожает,
и за счастье дорог
тост последний свой
провозглашает.
4
Спят земля,
общепит и нарпит,
и котлеты с лапшою...
Лишь село Руиспири не спит,
над моею врачуя душою.
Где-то там, по земле, я хожу,
обуянный огнем суеты
и тщеславьем охвачен,
как жаждой в пустыне...
Но отсюда, как бог, я гляжу
на себя самого с высоты
и себе самому ничего не прощаю отныне.
Никакого духана здесь нет.
Ничего с вас не спросят,
если даже мы что-нибудь скрыли
от любви и от долга...
Но, однако, пускай как на свет
нас на эти высоты возносят
наши белые крылья
хотя б ненадолго.
Возноситесь сюда иногда...
Здесь колхозники очень щедры.
Что -- пиры?
Есть на свете важнее дары:
в ранний час, когда ветер затих
и затихли рассветные речи и рощи,
поглядите отсюда на землю, на себя на самих --
сразу многое станет яснее и проще.
1965