Булат Окуджава


Подмосковье

1

Март намечается. Слезою со щеки 
вдруг скатывается издалека... 
И вербины цветки, как серые щенки, 
ерошат шерсть и просят молока.

И тополи попеременно 
босые ноги ставят в снег, скользя, 
шагают, как великие князья,--  
как будто безнадежно, но надменно.

2

Кричат за лесом электрички,  
от лампы -- тени по стене, 
и бабочки, как еретички, 
горят на медленном огне.  
Сойди к реке по тропке топкой, 
и понесет сквозь тишину 
зари вечерней голос тонкий, 
ее последнюю струну.  
Там отпечатаны коленей 
остроконечные следы,

как будто молятся олени,  
чтоб не остаться без воды...  
По берегам, луной залитым,  
они стоят: глаза -- к реке,  
твердя вечерние молитвы  
на тарабарском языке.  
Там птицы каркают и стонут.  
Синеют к ночи камыши,  
и ветры с грустною истомой  
все дуют в дудочку души...

3

На белый бал берез не соберу. 
Холодный хор хвои хранит молчанье. 
Кукушки крик, как камешек отчаянья, 
все катится и катится в бору.

И все-таки я жду из тишины 
(как тот актер, который знает цену  
чужим словам, что он несет на сцену)  
каких-то слов, которым нет цены.

Ведь у надежд всегда счастливый цвет, 
надежный и таинственный немного, 
особенно, когда глядишь с порога, 
особенно, когда надежды нет.

4

Как ты там поживаешь, над рекой Сереной,  
карасями заселенной,  
облаками засоренной?  
Как ты там поживаешь в своем скворешнике,  
примостившемся на берегу,  
где полки молодого орешника  
на бегу  
согнулись в дугу,  
где в тине, зеленой и темной,  
перепутались рыбьи следы,  
где ивы, упрямо и томно,  
перелистывают книгу воды?..

А когда осенний дождичек частый  
бубнит, как столетний дед,  
кому ты выносишь в пригоршнях счастье,  
которому имени нет?

5

Все поле взглядом невзначай окинь: 
костры, костры, костры и дух щавелий... 
И трактора сползались на огонь 
и желтыми лучами шевелили.

Осенний первый дождь спокойно шел  
и не мешал огню, и было ярко,  
и пахло щами и ржаною коркой...  
Лес лисами и листьями шуршал.

Мы крепко спали на пороге дня. 
Лишь дождь перебирал привычно струны,  
и наши тени, медленно и странно,  
плясали, приседая, у огня... 

6

А знаешь ты,  
что времени у нас в обрез  
и кошельки легки без серебра,  
учитель мой, взъерошенный как бес,  
живущий в ожидании добра? 

Когда-нибудь  
окончится осенний рейс,  
и выяснится наконец, кто прав,  
и скинет с плеч своих наш поздний лес  
табличку медную: "За нарушенье -- штраф!"

Когда-нибудь  
внезапно стихнет карусель  
осенних рощ и неумытых луж,  
и только изумленное: "Ужель  
возможно это?!" -- вырвется из душ. 

И в небеса  
взовьется белый дым змеей,  
и, словно по законам волшебства,  
мы пролетим над теплою землей  
в обнимку, как кленовая листва...

7

Где-то там, где первый лег ручей,  
где пробился корм, парной и смачный,  
начинаются бунты грачей  
и жуков торжественные свадьбы.  
И меж ними, словно меж людьми,  
разворачиваются, как горы,  
долгие мистерии любви  
и решительные разговоры. 

И к коричневым глазам коров,  
и к безумным бусинкам кошачьим  
подступают из глубин дворов  
и согласие, и неудачи...  
И тогда доносится с небес,  
словно мартовская канонада: 
-- Вы хотите друг без друга, без маеты?.. 
-- Не надо! Нет, не надо! 

1956–1957