Николай Гумилев

 

 

Озеро Чад

            На таинственном озере Чад
            Посреди вековых баобабов
            Вырезные фелуки стремят
            На заре величавых арабов.
            По лесистым его берегам
            И в горах, у зеленых подножий,
            Поклоняются странным богам
            Девы-жрицы с эбеновой кожей.

Я была женой могучего вождя,
Дочерью властительного Чада,
Я одна во время зимнего дождя
Совершала таинство обряда.
Говорили — на сто миль вокруг
Женщин не было меня светлее,
Я браслетов не снимала с рук.
И янтарь всегда висел на шее.

            Белый воин был так строен,
            Губы красны, взор спокоен,
            Он был истинным вождем;
            И открылась в сердце дверца,
            А когда нам шепчет сердце,
            Мы не боремся, не ждем.
            Он сказал мне, что едва ли
            И во Франции видали
            Обольстительней меня,
            И как только день растает,
            Для двоих он оседлает
            Берберийского коня.

Муж мой гнался с верным луком,
Пробегал лесные чащи,
Перепрыгивал овраги,
Плыл по сумрачным озерам
И достался смертным мукам.
Видел только день палящий
Труп свирепого бродяги,
Труп покрытого позором.

            А на быстром и сильном верблюде,
            Утопая в ласкающей груде
            Шкур звериных и шелковых тканей,
            Уносилась я птицей на север,
            Я ломала мой редкостный веер,
            Упиваясь восторгом заране.
            Раздвигала я гибкие складки
            У моей разноцветной палатки
            И, смеясь, наклонялась в оконце,
            Я смотрела, как прыгает солнце
            В голубых глазах европейца.

А теперь, как мертвая смоковница,
У которой листья облетели,
Я ненужно-скучная любовница,
Словно вещь, я брошена в Марселе.
Чтоб питаться жалкими отбросами,
Чтобы жить, вечернею порою
Я пляшу пред пьяными матросами,
И они, смеясь, владеют мною.
Робкий ум мой обессилен бедами,
Взор мой с каждым часом угасает...
Умереть? Но там, в полях неведомых,
Там мой муж, он ждет и не прощает.