Пастернак Борис

 

Шекспир

Извозчичий двор и встающий из вод 
В уступах — преступный и пасмурный Тауэр, 
И звонкость подков, и простуженный звон 
Вестминстера, глыбы, закутанной в траур. 

И тесные улицы; стены, как хмель, 
Копящие сырость в разросшихся бревнах, 
Угрюмых, как копоть, и бражных, как эль, 
Как Лондон, холодных, как поступь, неровных. 

Спиралями, мешкотно падает снег. 
Уже запирали, когда он, обрюзгший, 
Как сползший набрюшник, пошел в полусне 
Валить, засыпая уснувшую пустошь. 

Оконце и зерна лиловой слюды 
В свинцовых ободьях. — «Смотря по погоде. 
А впрочем... А впрочем, соснем на свободе. 
А впрочем — на бочку! Цирюльник, воды!»

И, бреясь, гогочет, держась за бока, 
Словам остряка, не уставшего с пира 
Цедить сквозь приросший мундштук чубука 
Убийственный вздор. 
А меж тем у Шекспира 
Острить пропадает охота. Сонет, 
Написанный ночью с огнем, без помарок, 
За дальним столом, где подкисший ранет 
Ныряет, обнявшись с клешнею омара, 
Сонет говорит ему: 
«Я признаю 
Способности ваши, но, гений и мастер, 
Сдается ль, как вам, и тому, на краю 
Бочонка, с намыленной мордой, что мастью 
Весь в молнию я, то есть выше по касте, 
Чем люди, — короче, что я обдаю 
Огнем, как, на нюх мой, зловоньем ваш кнастер? 

Простите, отец мой, за мой скептицизм 
Сыновний, но сэр, но милорд, мы — в трактире. 
Что мне в вашем круге? Что ваши птенцы 
Пред плещущей чернью? Мне хочется шири! 

Прочтите вот этому. Сэр, почему ж? 
Во имя всех гильдий и биллей! Пять ярдов — 
И вы с ним в бильярдной, и там — не пойму, 
Чем вам не успех популярность в бильярдной?»

— Ему?! Ты сбесился? — И кличет слугу, 
И, нервно играя малаговой веткой, 
Считает: полпинты, французский рагу — 
И в дверь, запустя в привиденье салфеткой