Еще не умолкнул упрекЕще не умолкнул упрек И слезы звенели в укоре, С рассветом к тебе на порог Нагрянуло новое горе.
Скончался большой музыкант, Твой идол и родич, и этой Утратой открылся закат Уюта и авторитета.
Стояли, от слез охмелев И астр тяжеля переливы, Белел алебастром рельеф Одной головы горделивой.
Черты в две орлиных дуги Несли на буксире квартиру, Обрывки цветов, и шаги, И приторный привкус эфира.
Твой обморок мира не внес В качанье венков в одноколке, И пар обмороженных слез Пронзил нашатырной иголкой
И марш похоронный роптал, И снег у ворот был раскидан, И консерваторский портал Гражданскою плыл панихидой.
Меж пальм и московских светил, К которым ковровой дорожкой Я тихо тебя подводил, Играла огромная брошка.
Орган отливал серебром, Немой, как в руках ювелира, А издали слышался гром, Катившийся из-за полмира.
Покоилась люстр тишина, И в зареве их бездыханном Играл не орган, а стена, Украшенная органом.
Ворочая балки, как слон, И освобождаясь от бревен, Хорал выходил, как Самсон, Из кладки, где был замурован.
Томившийся в ней поделом, Но пущенный из заточенья, Он песнею несся в пролом О нашем с тобой обрученьи.
х х х
Как сборы на общий венок, Плетни у заставы чернели. Короткий морозный денек Вечерней звенел ритурнелью. ‚ Воспользовавшись темнотой, Нас кто-то догнал на моторе. Дорога со всей прямотой Направилась на крематорий.
С заставы дул ветер, и снег, Как на рубежах у Варшавы, Садился на брови и мех Снежинками смежной державы.
Озябнувшие москвичи Шли полем, и вьюжная нежить Уже выносила ключи К затворам последних убежищ.
х х х
Но он был любим. Ничего Не может пропасть. Еще мене — Семья и талант. От него Остались броска сочинений.
Ты дома подымешь пюпитр, И, только коснешься до клавиш, Попытка тебя ослепит, И ты ей все крылья расправишь.
И будет январь и луна, И окна с двойным позументом Ветвей в серебре галуна, И время пройдет незаметно.
А то, удивившись на миг, Спохватишься ты на концерте, Насколько скромней нас самих Вседневное наше бессмертье.
|